Отредактировано:18.03.10 07:33
Виктор Ерофеев: Водка и интеллигенция
23 апреля 2009| Комментариев: 185 \"дринктайм.ру"-читальный зал\
Где-то в начале 1990-х годов я познакомился в Америке, на вилле в штате Коннектикут, с легендарной возлюбленной Маяковского Татьяной Яковлевой. Высокая, сухая, красивая восьмидесятилетняя старуха была замужем за главным редактором американского журнала «Вог» Алексом Либерманом, и по уэкендам имела возможность принимать дома всю модную и интеллектуальную элиту Нью-Йорка. Они обожали Бродского, и по Америке кружили слухи, что именно они организовали ему Нобелевскую премию.
Татьяна считала Бродского умнее Маяковского, по крайней мере так она мне говорила, но зато по остроумию, на ее взгляд, Маяковский был непобедим. Красавица-старуха отличалась резкими суждениями, отчетливым интересом к сексу, к черной икре с шампанским и к итальянской культуре. У нее была дочь-писательница и зять-художник. Они любили вечную Россию - без всяких мелких временных подробностей. Они заблаговременно попросили меня съездить с ними во Владимир и Суздаль.
Мы находились в переписке всю зиму, и наконец, в начале мая следующего года встретились в Москве у подъезда гостиницы «Националь». Я все подготовил. Связался с владимирским писателем Толей Гавриловым, который писал хорошую прозу и работал почтальоном. Он обещал достойную встречу. Мы приехали во Владимир на черной интуристовской «Волге» к вечеру с трехчасовым опозданием. Мобильных телефонов в ту пору не было, и верный витязь владимирской литератуты простоял все это время на майском северном ветру у въезда в город при дорожной табличке «Владимир». Я не знаю ничего более смиренного, чем русское гостеприимство.
Мы пришли в его скромное советское жилище и сели за стол, который ломился от вкусной домашней еды. Американцы держали диету и почти ничего демонстративно не ели, чем повергли хозяев в первобытный ужас. Из уважения к дому они выпили по чуть-чуть водки, раскраснелись от этой минимальной дозы и попросились в заказанную ими гостиницу в Суздаль, ссылаясь на усталость, которая накатила на них после долгой двухсоткиллометровой дороги. Американец был художником-абстракционистом, Татьянина дочь - феминистской писательницей.
- Ты поедешь с нами в гостиницу? - спросили они меня.
- Я еще немножко посижу...
Я с облегчением расстался с ними.
Оживившись, мы отправились с Гавриловым в подвальный клуб на мою запланированную встречу c местной интеллегенцией. Он взял с собой целый рюкзак водки и одну бутылку армянского конька для меня как для специального гостя. В подвальном клубе я прочитал свои рассказы - местная писательская интеллигенция в размере пятнадцати человек под мои рассказы осушила весь рюкзак и наполнилась неподдельным интересом к смыслу жизни.
В нашей интеллигенции так было заведено - это касалось как Москвы, так и провинции. Смысл жизни нельзя понять всухую - чем больше ты пьешь, тем яснее видишь горизонты своей жизни, чем бессмысленнее твое бормотание, тем осмысленнее твое существование. Водка выводила писателей за казенные пределы советского бытия, бутылка даже по своей форме напоминала им космическую ракету, на которой можно улететь в космос и перевести дух. Космос и водка делали одно дело - тело становилось невесомым. С послевоенных времен писатели высоко несли знамя русского пьянства. Пили либералы и стукачи, бездари и гении. Пил с размахом Твардовский. Пил на широкую ногу Шолохов. Пил главный писатель страны Фадеев - напивался до чертиков. Пил лучший писатель страны - Андрей Платонов. Стареющая Ахматова тоже увлекалась водкой.
Шестидесятники - дети хрущевской оттепели - продолжили дело отцов-основателей советской литературы. Центральный Дом Литераторов в Москве недаром звали «кабаком». Там можно было встретить кумиров, не стоящих на ногах. Пьянство считалось высокой маркой, отличительным знаком свободы и протеста. Никто не стеснялся его. Я помню, как я гордился тем, что тащил на себе по лестнице вверх в писательском доме возле метро «Аэропорт» своего прозаического покровителя. Потом он резко бросил пить - стал бегать и долго бегал. Но многие другие, кто выжил, пропили всю жизнь напролет. Я помню пьяные угары и пьяные драки на шикарных чердаках в центре Москвы, в мастерских художников, на дачах в Переделкине. Водку глушили - писали стихи. С похмелья. Или поэму «Москва - Петушки» - это был тоже владимирский человек. Веничка написал немного, по сравнению с Мольером, который прожил такую же короткую жизнь. Но достаточно для того, чтобы определиться со смыслом жизни.
Закончив мой концерт, мы с писателями двинулись в сторону дома писателя-почтальона доедать роскошное угощение. Именно там завязался задушевный разговор - а другой разговор под водку и не завязывается. Владимирские писатели, распотрошив рюкзак водки на пятнадцать человек, были еще вполне трезвыми. Кто-то побежал в магазин. Накупили горы бутылок. Пора было садиться за стол, но стол был маленький, стояли вокруг него, ели салаты и пили.
Сначала еще не пьяная владимирская интеллигенция взялась объяснять мне, что Владимир - самый говеннейший город на свете, что в нем всегда жили бессмысленные люди - ямщики да проститутки - и надо сделать все, чтобы уехать из этого города и никогда-никогда сюда не возвращаться. Мне было даже сказано, что я напрасно сюда приехал, что во Владимире нормальному человеку делать нечего, что сюда ездят только туристы - на показуху. Когда я заметил, что все-таки здесь есть и соборы, и фрески с иконами, на меня замахали вилками, с вилок на меня полетели мелкие ядра зеленого горошка - да что вы придумываете! - все это было давно, при царе-горохе. Немедленно всем вон из Владимира!
(оконч. в комм-х)